Версия для слабовидящих АА
Время работы: 10:00 – 18:00
Вторник – среда
Понедельник, четверг, пятница, суббота, воскресенье — выходной
На дворе октябрь, и мы возвращаемся в прошлое Томска — в 20-е числа октября 1905 года. Время Первой русской революции. С 7 по 25 октября 1905 года проходит Всероссийская Октябрьская политическая стачка, размах которой повлёк за собой издание Царского Манифеста 17 октября 1905 года о даровании народу гражданских и политических прав и свобод и о создании законодательного органа власти – Государственной Думы. Манифест спровоцировал в ряде городов Российской империи серию погромов. Властные структуры пытались использовать консервативные, настроенные национально-монархически слои общества для усмирения и обуздания либерально-революционных сил. Томский погром 20-22 октября 1905 года был одним из наиболее кровавых. О пожаре в здании управления Сибирской железной дороги и театре Королёва 20 октября 1905 года говорилось в ранее опубликованном отрывке воспоминаний Г.С. Рымарева. Сейчас речь пойдёт о последовавших за этим событиях в жизни города и автора мемуаров.
В понедельник магазины были закрыты. В одном окне нашего оптового отдела в зеркальном стекле вижу дыру от револьверной пули, а под утро все окна нашего общежития были разбиты камнями-булыжниками. Нас из общежития не выпустили, а эконом приказал охранять входы в верхний этаж. Над нами была квартира главного управляющего фирмой, Чернышёва. После этого битья окон, по ошибке вместо его у нас, Чернышёв струсил, и чуть стемнело, ему подали тройку лошадей, и он с семьёй укатил в село Ярское за 40 км от города, как мы потом узнали.
Реакция развернулась вовсю. Черносотенная толпа ходила по улицам, избивала евреев, громила магазины (особенно ювелирные), из некоторых квартир выбрасывали перины, а из одной — даже рояль со второго этажа. Полиция на всё это смотрела сквозь пальцы, а некоторые переодетые полицейские сами участвовали в погромах. Через несколько дней всё стало приходить в норму. Студенты пытались организовать демонстрации, пытались закрывать магазины, чтобы работающие выходили на демонстрацию, но вот тут-то наш доверенный Керженцев[1] и показал себя: подошёл к бирже извозчиков и обещал им два ведра водки за разгон революционеров-студентов. Те быстро их разогнали.
Мы продолжали работать, но в общежитии экономом был введён более суровый порядок. Он запретил воскресные отпуска к родным. Чаще стал после ухода нас на работу проверять наши тумбочки и ящики столов, у некоторых отбирал книжки, взятые из библиотеки, которые они читали вечером после работы. Однажды в столовой обнаружил прокламацию, но виновника не нашли. Отпуск был разрешён только на праздничные дни Рождества Христова. Некоторые уехали в трёхдневный отпуск в деревню к своим, а я к себе домой. Несмотря на праздник настроение у меня было подавленное, и я начал просить отца взять меня обратно домой, обещая, что буду продолжать учиться. Но отец говорил: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Сам хотел работать, ну и работай».
Вскоре после праздников, когда мы, мальчики, собрались все вместе в столовой и обменивались впечатлениями, все были как-то настороже. Эконом следил за нами, он отвечал за свою воспитательную работу в духе самодержавия. Он получал от управляющего замечания. Мы же в ответ начали следить за ним. В режиме дня отбой ко сну был в 11 часов, мы же в ночное время под предлогом выхода в туалетную наблюдали, как он несколько раз пьяненький возвращался ночью в свою комнату. Решили проследить, куда он уходит, и установили, что в ресторан. В одну из таких ночей, подобрав ключ от наружной двери, во главе с Пермяковым (старшим из нас, восемнадцатилетним), мы вчетвером ушли. На своих кроватях сделали чучела под одеялами. У ресторана дождались выхода эконома, он должен был возвращаться по переулку более тёмному и глухому. Мы на него напали, надели на голову мешок, завязали у живота, повалили и отколотили через мешковину молча, ноги тоже связали, а сами убежали и, вернувшись в общежитие, улеглись спать. Всё сошло благополучно. У нас в столовой было два длинных стола для 24-х человек, за которыми мы кушали. Обычно за одним, с узкой стороны, сидел эконом, а за другим — бывший старший мальчик, уже приказчик. Всё проходило как обычно, только мы заметили синяки на лице эконома, но вида не подавали между собой, а он как-то испытующе оглядывал всех сидевших, но всё сошло хорошо. После этого он стал добрее относиться ко всем нам.
В феврале 1906 года моя мама помогла мне вернуться домой. Она настояла перед отцом, и тот поехал к управляющему, который выругал [его] за неустойчивость и [за то], «что он [идёт] на поводу у своего сына и хочет плодить революционеров, которых надо пороть, а не исполнять их желания». Огорчённый отец вернулся домой без меня. Тогда моя мама вечером отправилась в общежитие, забрала меня и всё моё имущество домой. Вот так кончилась моя служба у «Второва и сыновья».
[1] Доверенный оптового отдела фирмы «Второв и сыновья» Керженцев, как мы узнали из предыдущего опубликованного отрывка воспоминаний Г.С. Рымарева, был черносотенцем.
