Рассказы о старом Томске. Воспоминания врача Георгия Рымарева. Часть 13

Рассказы о старом Томске. Воспоминания врача Георгия Рымарева.
Часть 1.  Часть 2.  Часть 3.  Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10. Часть 11. Часть 12. 

          Томск, 1910 год. Георгий Рымарев заканчивает учёбу в 7-м, предпоследнем, классе гимназии. Какие моменты тогдашней его гимназической жизни запечатлелись в памяти, узнаем из следующего отрывка.

Учащиеся 7-го класса
Томской губернской гимназии
ТОКМ 8915

          В 3-й четверти у нас произошёл такой случай. Учитель математики Вайнфельд^[1] вызвал к доске Валю Никитина и поставил ему двойку в журнал. А у учителя было правило: отметки всех учеников кроме журнала проставлять в своей записной книжке. Через неделю он ему в четверти вывел «2». У каждого из нас были дневники, где за неделю аккуратно выставлялись отметки, и была подпись родителей. Валя подал [учителю] дневник, сказав, что он его в четверти спросил три раза, и отметки у него – две «4» и одна «2». Вайнфельд на это ему в грубой форме ответил: «А не помнишь два раза по «единице»? Это забыл?». Валя взял свой дневник и пошёл на место. После большой перемены был урок французского языка у учителя Мирам. Он был добряк и дал нам проверить по журналу отметки у Вали по тригонометрии, и оказалось, что две «единицы» были подставлены. Вот на эту подлость мы начали реагировать. Договорились бойкотировать Вайнфельда в понедельник. Весь класс предупредили, что, кто не желает участвовать в бойкоте, пусть лучше «заболеет» и не приходит на уроки. Таких оказалось семь человек: Быховский, Левочка, Похвалинский Борис и сынки начальников. Мы их предупредили, чтобы они набрали в рот воды и ни гу-гу никому.

          Понедельник, первый и третий урок у Вайнфельда – тригонометрия и алгебра. Он заходит в класс. Все встают. Дежурный читает молитву, тряпку и мел кладёт к доске, сам садится. Вайнфельд открывает журнал и называет одну фамилию.  Тот встаёт, намеревается идти к доске, но сидящие громко разом говорят: «Садись, садись, садись». Вызванный останавливается, делая вид, что он ничего не понимает, не знает, как ему быть. Вайнфельд, обращаясь к нему, говорит: «Идите, садитесь», и всем: «Что же это вы делаете, что я вам сделал плохого?». Минут пятнадцать уговаривает. Потом успокоившись сам, рассчитывает, что на этом конец, и вызывает второго ученика из другого ряда. Повторяется то же: «Садись, садись, садись». Вайнфельд начинает грозить директором и другим начальством. Вынимает свою записную книжку, начинает её внимательно рассматривать, делает какие-то пометки и оставляет её на кафедре, а сам подходит к доске, начинает чертить и объяснять урок к следующему разу. Все слушают и записывают. Он так увлёкся объяснением, что не заметил, как с кафедры исчезла его записная книжка. Вскоре звонок, и он ушёл в учительскую. Второй урок (не его) прошёл хорошо. Третий – алгебра. Он приходит и говорит: «Ну вот и хорошо, что вы поняли и в дальнейшем будете вести себя хорошо». После вызова ученика повторяется то же. Он не выдерживает, бежит за директором. Оба приходят в класс, дежурный докладывает директору о происшествии. Два дня на уроках Вайнфельда нет, на третий – заседание Педагогического совета. Через [нашего] классного наставника Вяткина дежурный передал записную книжку Вайнфельда, как будто забытую им в классе. Сами [мы] давно проверили, что у Вали Никитина никаких там «единиц» не проставлено, а они появились только в журнале, подставленные чьей-то подлой рукой, которую установить может только директор и педсовет. На следующий день узнаём, что после бурного [заседания] педсовета, затянувшегося до полночи, Вайнфельд срочно переведён в небольшой город за Байкал, где есть гимназия. Так мы расправились с подлецом. От инспектора учебного округа выслушали поучительную речь стоя.

          В нашем классе был хороший художник, сын инженера – Дачевский Борис. Он был членом нашей редколлегии, которая всего два раза выпустила классный журнал «Оса». Дачевский в одной карикатуре, заинтересовавшей многих, очень похоже изобразил всех наших учителей, инспектора Полякова, директора Бакая, а попа отца Михаила – в образе ангела-хранителя с крестом, парящего на крыльях над ними. Это был второй и последний номер «Осы», чтобы не лезть на рожон перед окончанием гимназии.

          Чаще начали заходить к Никитиным какие-то подозрительные люди. В общем установили, что их квартира под наблюдением. ^[2] До отъезда на работы я всю нелегальную литературу и несколько книг собрал в рюкзак и унёс к себе вместе с удилищем. Через день с Валей поднялись на обласке^[3] по реке Томи за Басандайку километра полтора и на правом берегу, на горке «Синий камень», закопали у одной берёзы всю нашу литературу. Авербург, Рыков и я после экзаменов на время каникул уехали на работу с изыскательными партиями по проведению шоссейных дорог от Переселенческого управления.^[4]

^[1] В воспоминаниях фамилия этого учителя встречается в двух вариантах – Вайнфельд, Войнфельд.

 ^[2] На квартире Никитина Вали проходили заседания литературного кружка, созданного Георгием Рымаревым и его товарищами, когда они ещё учились в 5-м классе гимназии (ориентировочно – 1908 год), а также хранилась нелегальная литература. Молодые люди изучали «Экономические очерки» А.Н. Баха, «Капитал» К. Маркса, статьи в газете «Искра». См.: Публикации на сайте ТОКМ. Рассказы о старом Томске. Воспоминания врача Георгия Рымарева. Часть 9. Часть 10.

 ^[3] Обласок – сибирская гребная лодка-долблёнка.

 ^[4] Переселенческое управление было создано в 1896 г. в составе Министерства внутренних дел (до мая 1905 г., позднее находилось в ведении Главного управления землеустройства). Занималось перемещением сельского населения центральных районов России на постоянное жительство в малонаселённые окраинные местности (Сибирь, Дальний Восток, Средняя Азия). В его обязанности входило среди прочего осуществление предварительного изучения районов, предназначенных для переселенчества.