28 мая. «Реквизит»

Доспех самурая. Дерево, металл, лак, конский волос. Япония. XIX век (из фондов ТОКМ). Предмет, изъятый у владелицы в 1920 году на основании решения Томской губернской реквизиционно-конфискационной комиссии для подотдела по делам музеев и охраны памятников искусства и старины

Теперь даже немного стыдно в этом признаться, но почти всё свободное время мы приносили в жертву театру…

На основании постановления совета командиров считали работу по постановке спектаклей… обязательной для каждого колониста, а потому для постановки спектаклей…назначаются сводные отряды… Шестой «А» – артисты, шестой «П» – публика, шестой «Д» – декорации, шестой «Р» – реквизит…

При этом считалось, что не только вещи колонии, но и вещи сотрудников находятся в полном распоряжении наших театральных сводных. Например, шестой «Р» сводный всегда был убеждён, что реквизит потому так и называется, что он реквизируется из квартир сотрудников.

Макаренко А.С. Педагогическая поэма

Как следует из приведённого отрывка «Педагогической поэмы», повести замечательного писателя и педагога-подвижника Антона Семёновича Макаренко, его колонисты при постановке своих спектаклей, говоря юридическим языком, отчуждали в общественное пользование личные вещи сотрудников колонии для изготовления из этих театрального реквизита. И называли свои действия «реквизициями». А действительно ли эти действия можно так назвать? Разберёмся…

Революция, смена общественного строя, как правило, приводит к тому, что все правовые нормы старого общества разрушаются, а новые ещё только формируются. В условиях гражданского противостояния с обеих сторон действует, в общем-то, только право силы, «революционной» или «контрреволюционной» целесообразности, то есть полный правовой «беспредел». Но побеждающая сторона обязана как можно скорее ввести новые правовые нормы и ввести военно-революционную стихию хоть в какие-нибудь рамки, иначе общество просто не будет поддерживать эту новую власть. Вопрос отчуждения чьих-то личных ценностей для чудовищно разорённой страны и обнищавшего населения стоял очень остро. Любой вооружённый человек мог объявить себя властью и забрать у простого обывателя всё, что ему приглянулось, и число таких фактических грабежей под прикрытием революционной или государственной необходимости было немаленьким. Это заставило Совет народных комиссаров принять 16 апреля декрет «О реквизициях и конфискациях», который и определял юридически, кто, как и в каком порядке имеет право на такое отчуждение.

Правом реквизиций и конфискаций, согласно декрету, обладали только государственные органы. Между реквизициями и конфискациями имелась существенная разница, это совсем не одно и то же. Реквизицией называлось принудительное отчуждение или временное изъятие государством имущества частных лиц, но за установленную плату. А вот принудительное и безвозмездное отчуждение являлось уже не реквизицией, а конфискацией. Согласно декрету, вещи домашнего обихода (мебель, одежда, посуда) вообще не подлежали реквизициям-конфискациям, за исключением особо острой общественной нужды в этих вещах. Изъятия должны были производить только особые комиссии, при этом требовалось составить акт. В качестве особых случаев признавались эпидемии, массовое прибытие раненых, обустройство погорельцев или иных пострадавших от стихийных бедствий.

Так что, возвращаясь к исходному тезису, колонисты Макаренко занимались чем-то похожим на конфискацию, ведь они вряд ли платили своим педагогам за использование их вещей в качестве театрального реквизита, ну разве что приглашали их на спектакли. Актировались ли как-нибудь эти изъятия, история, как говорится, умалчивает.

P.S.

Одна из первых и до сих пор одна из наиболее ценных наших коллекций, Восточная, поступила в наш музей несколькими «траншами», в начале и в конце 1920-х годов. В первый раз речь шла именно о реквизиции изделий, привезённых из Китая, Японии, Монголии, у вдовы полковника М.А. Полумордвинова. Вторая часть коллекции в конце 1920-х была уже выкуплена у неё же. Добровольно или принудительно производилась эта передача, сейчас сказать сложно. Может быть, владелица коллекции сама решила спасти предметы большой научной и художественной ценности и передала их в музей. С другой стороны, она могла не испытывать желания расстаться с коллекцией, напоминавшей ей о близком человеке. Возможен был и простой материальный интерес, ведь время было очень трудное: коллекция могла быть продана частному лицу или лицам за немалые деньги, правда, в случае такой распродажи предметы «уплывали» в неизвестном направлении, утратив полностью или частично свою научную ценность. С точки зрения советского государства, реквизиция коллекции в пользу музея, когда госорганы не имели больших средств для её приобретения, было правильным решением, ведь коллекция оставалась в стране и в городе и сохраняла свою научную значимость. Такая вот непростая диалектика.