Версия для слабовидящих АА
Время работы: 10:00 – 18:00
Вторник – среда
Понедельник, четверг, пятница, суббота, воскресенье — выходной
В этот период увлекались ловлей щеглов, снегирей и чечёток. Был у меня товарищ по дому – Пашка Валентов, а в гимназии – Костюк, ученик 5-го класса. Вот мы втроём ходили на отвал, куда вывозились из города нечистоты, там было много репья, крапивы, лебеды. Там ставили наши западни, особенно по воскресеньям. Иногда ловля была удачной – ловили по несколько штук. Я любил щеглов-чистаков и снегирей. У нас появилось воинственное настроение. Однажды в воскресенье под командой уже взрослого Костюка, вооружённого кинжалом, мы напали на другую группу мальчишек, и отобрали у них три западни с щеглами. А в понедельник во время урока вдруг меня вызывают к инспектору Полякову (там был и наш классный наставник и учитель русского языка и словесности Вяткин П.А.). Выяснилось, что из группы пострадавших «с щеглами», был сын нашего классного наставника Вяткина, ученик 2-го класса, а я был в 3-м и его не знал. Он же меня опознал. Инспектор очень ко мне приставал, спрашивал, кто был с нами большой мальчик в гимназической форме. Я его не выдал, убеждал, что это мальчик – сын одного рабочего из нашего обоза, и что он в гимназии не учится. Я дал слово, что верну западню с щеглами, и что это больше не повторится. Наказание – 2 часа тёмного карцера под лестницей после уроков. Швейцар меня проводил в карцер, закрыл на висячий замок, а когда открыл, то я очень обрадовался солнечному свету. Сидя в карцере, боялся, что меня укусит крыса. Меня смущал шорох, да и перед этим были разговоры о имеющихся в карцере крысах.
После этого пропал интерес к нападениям. Появилось другое. Отец однажды, вернувшись домой, за обедом рассказал, что был у нашего старого хозяина квартиры Комарова, и что он привёз из района мороженых рябчиков и продал их целый короб на базаре по 15 копеек за пару, и что на базаре покупают сорок по 7 копеек за штуку, но чтобы хвост у них был цел. Оказывается, что сорочьи хвосты отправляются в Париж на дамские шляпы. Это сообщение запало мне в голову, и я решил реализовать его. Я добился у отца разрешения на стрельбу из ружья и выпросил купить мне ружьё. Отец купил мне берданку 20-го калибра с патронташем и патронами за 5 рублей 60 копеек. Это было целое событие. Пашка Валентов тоже добился шомпольного ружья. Дела за сороками не стало. Их на отвале очень много. Вот мы с Пашкой устроили балаган недалеко от места, куда должны были садиться сороки, сами спрятались и из своей засады в первое же воскресенье настреляли около 40 штук. Мы действительно на этих сороках заработали вдвоём почти 60 рублей, но потом это дело прекратилось. Уехал покупатель, и всё. У нас даже сороки остались непроданными.
Город рос, дорога на станцию начала превращаться в шоссе. В нашем лесу были прорублены две просеки для будущих улиц. Мы их так и называли: 1-я и 2-я просека. Однажды, собирая грибы и землянику, встретил мужчину, женщину и ребёнка лет двух, ехавших на телеге в лес. Я от них ушёл довольно далеко, а возвращаясь обратно, вдруг увидел лежащих на траве женщину и ребёнка, а мужчины с конём и телегой вблизи не было, остался только след в сторону тракта. Они были убиты, и около них валялись несколько штук камней-булыжников. Вернувшись домой, я рассказал о всём виденном. Отец позвонил, и вскоре прибыла полиция для поднятия тел, и меня допросили. Был составлен акт, тела увезли в анатомку, тем всё и кончилось.
У городской управы был ещё второй рабочий обоз в городе, лошадей на тридцать. Заготовку сена для обоих обозов управы делали на территории, прилегающей к нам. Сена обычно заготавливалось много зародов[1]. Отец был ответственным за сохранность его. Вспоминаю, однажды отец рассказал, что в помещении управы, куда он обязан был ежедневно ездить по делам обоза, его встретил пристав 1-го участка[2], в который по месторасположению входил и наш обоз. Пристав заявил отцу: «Ты мне пришли в участок для моих лошадей два воза сена». Отец ему посоветовал с этим вопросом обратиться к члену управы Свинцову за разрешением, и если он ему прикажет письменно, то его распоряжение будет выполнено. Сено казённое, и он за него отвечает. Пристав на это резко ответил: «Смотри, если не привезёшь, то увидишь сам, что будет», и ушёл.
Как я потом узнал, об отце было мнение в управе и среди знакомых как о либерале, что к рабочим он относится хорошо, а это в глазах начальника в то время было плохо. Две недели прошли в некотором напряжении: пристав, не получив взятку сеном, сделает какую-нибудь неприятность. В этот период в народе нарастало настроение против полиции, особенно в пьяном виде это выливалось наружу, и частенько полицейских обзывали «крачками», задержанных обычно полицейские изобьют, до утра продержат в кутузке при участке, тем дело и кончалось. И вот только через месяц, как помню, под утро, часу в пятом, вдруг стук, появляется пристав, один полицейский и штатский. В доме переполох, полицейский встал у дверей, чтобы никого не пускать, пристав, слышу, говорит отцу, что он – социалист, и чтобы он сам отдал ему книги и прокламации, которые хранит. Отец на это измышление стал ему возражать и говорит: «Ищите». Штатский в первую очередь стал рыться в моих книжках, в сундуке, под кроватью и в шкафике на стене. Просматривая книги, ему попали две брошюры: М. Горький «Проходимец»[3], Скиталец[4] «Стихотворения». Он их предъявил приставу, как запрещённые. Тот заявляет отцу: «Вот видишь, какие недозволенные книжки у твоего балбеса». Отец возразил, что они разрешены цензурой. Тот на него с криком: «Не разговаривай, сгною в тюрьме, не признаёшь властей». Наступила кратковременная тишина. Потом пристав начал просматривать эти книжки сам и увидел, что они отпечатаны в Петербурге, в столице самого царя[5], и несколько успокоившись приказал отцу идти с ним осмотреть двор. Они направились к конюшне, дворовой уборной и помойной яме, вернувшись обратно в контору, пристав сел за стол, вынул блокнот, написал протокол на антисанитарное состояние уборной, наложил штраф 50 рублей и дал отцу подписать. Тем дело и кончилось, штраф управа уплатила, а пристав сено не получил. Мы с мамой переживали, боялись, что отца уведут под арест.
«За веру, царя и отечество» – эти три положения служили основой всей жизни в царской, забитой самодержавием России. В семье, школе, на службе – всюду твердилось о могуществе царя, помазанника на престол самим Богом. В гимназии была церковь[6]; мы обязаны были перед началом учения быть в церкви на молебне. Перед началом 1-го урока дежурный читал молитву: «Преблагий Господи…». Дома, только проснулся, обязан помолиться перед иконой, садишься за стол – перекрестись, соблюдай посты, говей. Я, когда стал повзрослее, узнал, что попы – это хуже всяких полицейских и даже шпиков. В нашей приходской Ярлыковской церкви[7] был отец Василий, у которого в особой книжечке был заведён учёт всех говеющих в пост; а которые не соблюдали постов, то они состояли в особой графе, как подозрительные лица, и о них сообщалось куда следует. Жизнь была в труде, но для души – культуры никакой: гимназистам запрещалось даже посещать театры и другие увеселительные зрелища. В жизни рабочих была беспросветная тьма.
Я, ученик 3-го класса гимназии, всё больше и больше становился недовольным окружающей меня жизнью. У меня появилось большое желание зарабатывать деньги на жизнь своим собственным трудом. Меня начало тяготить, что я живу за счёт труда моих родителей. На каждой бумажке, даже частенько и в книге я писал: «Я жить хочу, свободу надо». Жил я среди рабочих, видел драки, пьянство, избиение народа полицией, иногда казаками во время демонстраций, ... а кругом была замечательная природа, куда обычно я любил уходить за грибами в лес, купаться и рыбачить на реку Ушайку к Степановке. Я чувствовал, что с каждым годом расту, силы во мне прибавляются, а применения им нет. Разрядка этого стремления вылилась в то, что я бросил учёбу несмотря на то, что учился хорошо, и уговорил отца отдать меня мальчиком в магазин Второва. Как отец меня ни отговаривал, ни советовал этого не делать, я настоял на своём.
[1] Зарод – в данном случае имеется в виду стог, скирда; большая кладь сена, хлеба. Другие значения слова: сушило для снопов; огороженное место для стога.
[2] Пристав – с 1782 г. полицейская должность в Российской империи.
[3] Рассказ М. Горького «Проходимец» относится к числу его ранних произведений. Впервые был издан в 1898 г., с тех пор неоднократно переиздавался как во всевозможных сборниках, так и отдельной брошюрой.
[4] Скиталец (Петров) Степан Гаврилович (1869–1941 гг.) – поэт, прозаик, драматург, собиратель и исполнитель русских народных песен.
[5] Так в тексте.
[6] Однопрестольная церковь во имя Святителя и Чудотворца Николая размещалась в каменном корпусе здания Томской губернской мужской гимназии, была освящена в 1898 г.
[7] Приходская церковь во имя Господа нашего Иисуса Христа, в память чудесного Его Преображения (обиходные наименования – Преображенская, Ерлыковская, Ярлыковская), каменная, трёхпрестольная. Располагалась на перекрёстке улиц Преображенской (Дзержинского) и Ярлыковской (Карташова). Была заложена в 1848 г., возведена до купола на средства купца С.В. Ерлыкова (Ярлыкова). Завершено строительство было в 1868 г. на средства купца Е.И. Королёва. Располагалась по ул. Ерлыковской (на месте нынешнего Ярлыковского сквера). В 1920 г. храм был национализирован и передан верующим в пользование. В сентябре 1933 г. здание Ярлыковской церкви было признано аварийным. В 1935 г. церковь закрыли. В 1936 г. здание закрытой церкви было снесено. В 2002 г. на месте разрушенной Спасо-Преображенской церкви началось строительство часовни и сквера в память ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС. В 2003 г. Преосвященный Ростислав, Епископ Томский и Асиновский, освятил новосооружённую часовню, наименованную Спасо-Преображенской.
Источник информации: https://xn--80aaolwdavedl6byef.xn--p1ai/temples/preobrazheniya-gospodnya-g-tomsk-1868/
