30 сентября. В октябрьские смертные дни

Марина Ивановна Цветаева. 1924 год (источник изображения)

Марина Ивановна Цветаева, один из прекраснейших поэтов Серебряного века, родилась в Москве8 октября (дата дана по новому стилю) 1892 года, а трагически ушла из жизни 31 августа 1941 года в городе Елабуге. Её мать, Мария Мейн, талантливая пианистка, ученица Николая Рубинштейна, мечтала видеть Марину музыкантом и прилагала для этого много усилий, но слишком рано умерла. Это случилось летом 1906 года, и Марина, хотя и получила хорошее музыкальное образование, бесповоротно связала свою жизнь с поэзией.

Дочь Ивана Владимировича Цветаева, профессора Московского университета, известного филолога и искусствоведа, директора Румянцевского музея, Марина ещё в шестилетнем возрасте начала писать стихи, причём не только на русском, но и на французском и немецком языках. Позже она изучила ещё и старофранцузский, а от отца переняла любовь к античной поэзии.

Годы Гражданской войны оказались для Цветаевой очень тяжёлыми. Муж, Сергей Эфрон, с 1918 года служил в рядах Добровольческой армии на юге России, а Марина жила в Москве, в Борисоглебском переулке, с двумя маленькими дочками, рождёнными в 1912 и в 1917-м, не имея постоянного заработка, перебиваясь случайными подработками, периодически находя небольшие работы в разных советских учреждениях. Болезни, голод…

От отчаянья Марина пристроила дочерей в приют, где они обе заболели. Старшую дочь Ариадну она ещё успела забрать из приюта и спасти, а о болезни младшей узнала слишком поздно. В феврале 1920 года Ирины не стало, и Марина много лет винила себя в её кончине.

В 1920 году в этих трагических обстоятельствах Марина Ивановна создала цикл стихов «Лебединый стан», проникнутый сочувствием к белому движению. Одно из стихотворений датировано сентябрём 1920 года.

Есть в стане моём – офицерская прямость,

Есть в рёбрах моих – офицерская честь.

На всякую муку иду не упрямясь:

Терпенье солдатское есть!

Как будто когда-то прикладом и сталью

Мне выправили этот шаг.

Недаром, недаром черкесская талья

И тесный ременный кушак.

А зóрю заслышу – Отец ты мой родный!

– Хоть райские – штурмом – врата!

Как будто нарочно для сумки походной  –

Раскинутых плеч широта.

Всё может – какой инвалид ошалелый

Над люлькой мне песенку спел...

И что-то от этого дня – уцелело:

Я слово беру – на прицел!

И так моё сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром

Скрежещет – корми– не корми! –

Как будто сама я была офицером

В Октябрьские смертные дни.

Сентябрь 1920