Версия для слабовидящих АА
Время работы: 10:00 – 18:00
Вторник – среда
Понедельник, четверг, пятница, суббота, воскресенье — выходной
На столе — карта. На карте красная линия соединяет города: Курган, Сталь-город, Бодайбо, Гижигинск, и дальше — через Беринг — уходит в Штаты. Это маршрут «Экспресса». Утопический рассказ с подзаголовком «Сибирская фантазия» был опубликован в феврале 1916 года. И написал его человек незаурядной судьбы — Алексей Гастев.
«Красноярск! Это мозг Сибири. Только что закончен постройкой центральный сибирский музей, ставший целым ученым городом. Университет стоит рядом с музеем, кажется маленькой будочкой, но уже известен всему миру своими открытиями. Это здесь создалась новая геологическая теория, устанавливающая точный возраст образования земного шара; это здесь нашли способ рассматривать движение лавы в центре земли; это здесь создали знаменитую лабораторию опытов с радием и открыли интернациональную клинику на 20 000 человек...» (из рассказа «Экспресс. Сибирская фантазия»)
Когда-то заснеженная, спящая, Сибирь пробудилась и являет пред мчащим с запада на восток экспрессом чудо преображения. Мелькают за окнами Иркутск — деловой центр мира, Бодайбо — золотой рай, Якутск — бумажная столица… Проносятся мимо «Города без будущего» — которые «хотели быть острогами, но сами умерли, как необитаемые тюрьмы». Томск в числе остановок, заслуживающих внимания, автором не отмечен. А между тем именно томской, точнее, нарымской каталажке обязана своим появлением на свет сибирская утопия Алексея Гастева — возможно, первый образец советской фантастики.
В Томский краеведческий музей «Экспресс» Алексея Гастева приехал из Красноярска. Литературный музей города, в котором в 1916 году была опубликована «Сибирская фантазия», решил посвятить автору и произведению экспозицию. Ответ на вопрос — как это сделать, чтобы посетителям было интересно (не книгу же в витрину выставлять или пенсне, в котором она писалась!) — красноярцы нашли вместе с коллегами из Москвы. Так появилась выставка «Экспресс-Панорама», которая разворачивает перед зрителями целый мир ранней советской фантастики — не только литературной, но и архитектурной. И Алексей Гастев выступает здесь как один из дизайнеров той футуристической эпохи.
«Скромной внешности, не очень крепкий физически человек, Алексей Капитонович Гастев родился во Владимире, в семье учителя, — говорит сотрудница Краеведческого музея Татьяна Назаренко. — Мать была швеей, а значит, человеком экономически независимым. И для биографии Алексея, становления его взглядов, это было важно. Он очень рано лишился отца. Мать растила его с братом одна. Стремилась дать им хорошее образование — Алексей поступил в учительский институт. Правда, не закончил его. Потому что увлекся революционными движениями. Участвуя в манифестации студентов в честь Николая Добролюбова, он попадает на плохой счет, и его отчисляют. Но судя по всему для него это трагедией не было. Потому что он весь в революции, он ищет пути реконструкции общества».
В 1901 году Алексей Гастев вступил в ряды РСДРП. В 1905 году принял участие в Первой русской революции. В 1906 году его арестовали и сослали в Усть-Сысольск. Отсиживать положенные три года в Вологодской губернии Алексей Гастев не стал и бежал во Францию.
«Жить Алексею Капитоновичу во Франции было не на что, и он устраивается работать на автомобильные заводы — слесарем, — говорит Татьяна Назаренко. — Он отлично работает руками. И вот это соединение интеллигентности и мастеровитости, оно и дало то, за что Гастева сейчас больше всего помнят. По крайней мере у нас здесь, в музее, были студенты-экономисты, которые, увидев его, сказали «О, а мы же его изучаем сейчас!». Потому что в истории российской мысли Гастев остался в первую очередь как человек, который положил основу научной организации труда — НОТ».
Гастев внимательно изучал, как работают западно-европейские рабочие — результаты наблюдений он позже изложит в статье «Почему немец работает лучше русского». К 1908 году его взгляды с большевистской программой разошлись. И он примкнул к анархо-синдикализму.
«Какие у нас стереотипы об анархистах? Вечно пьяные махновцы, которые рады грабить и белого, и красного, но предпочитают беззащитное мирное население, — говорит Татьяна Назаренко. — Как в «Свадьбе в Малиновке»: раз за свободную личность, значит, сейчас грабить будут. Действительно, один из лозунгов анархо-синдикалистов был «становление свободной личности». Но как следует понимать свободную личность? Если начинаешь смотреть, что именно стояло в программе, то видишь далеко не мохнатого товарища с наганом, а интеллигентного рабочего, который любит свою работу. Этот рабочий трудится на большом предприятии. Где хоть и несколько тысяч человек максимум, но в общем-то все друг с другом знакомы. Этакая промышленная модель древнегреческого полиса. Здесь каждый просвещенный рабочий. Не тот, который «наше дело — зубило, рубило и кое-что железное», а который отлично понимает, как устроено предприятие, вносит рацпредложения...
...Рабочие сами знают, как организовать свое производство. Они сами найдут себе рынки сбыта. Они знают, как правильно через профсоюзное движение устроить социальную справедливость на своем предприятии. Государство им вообще-то и не нужно. Поэтому они анархисты, у них нет никакой вышестоящей власти. Кроме той, которая требуется для производства».
Впрочем, с большевиками Алексей Гастев до конца отношения не разрывал. И когда после очередного этапа жизни во Франции он вернулся в Петербург, устроился там на завод с целью пропаганды и в феврале 1914 года был выдан провокатором, во время обыска у него дома нашли переписку и с Луначарским, и с Коллонтай. И поскольку это был уже второй арест Гастева, то теперь его отправляют в ссылку далеко и надолго. В Томск.
«В Томск он едет страшно долго, — говорит Татьяна Назаренко. — И везде его сопровождают — по делу, которое хранится в ГАТО, это хорошо видно — бумаги, которые говорят, что этот человек намерен бежать. Либо с пути. Либо из Томска. Либо из тюрьмы. Тем не менее Алексея Гастева в Нарым благополучно доставляют. Правда, вскоре после приезда его снимают с парохода — он переоделся в платье крестьянина… За попытку побега его отправляют в нарымскую каталажку...
...В музейной витрине есть его цитата, когда он комментирует историю создания своего «Экспресса» — он пишет, что надо было посидеть в сибирской каталажке эти три месяца, пообщаться с колоритными людьми, изучать сибирскую литературу, для того чтобы написать это произведение».
Из дела «административно-ссыльного Гастева Алексея Капитонова», которое хранится в ГАТО, следует, что несмотря на довольно субтильное телосложение, здоровье Алексей Гастев имел крепкое. При том, что у ссыльных была распространена практика преувеличивать перед врачами свои недуги с целью смягчения режима, единственное, на что Гастев мог пожаловаться — это кошмарное состояние зубов. К его делу подшиты справки от Александра Кузьминского и Цыны Шмаргонер, ссыльной женщины-врача, которой разрешили в Нарыме работать по специальности, где они указывают, что трех зубов у Гастева нет, а остальные поражены кариесом. Но на их рекомендации «требует лечения, переезда в Томск» наложена резолюция с отказом. Власти знали, с кем имеют дело, и справедливо опасались побега.
«Гастев из Нарыма сбежал, — говорит Татьяна Назаренко. — И скрывался в Новосибирске до самой революции 1917 года. У нас распространено мнение, что тогдашний Новониколаевск — это просто небольшая станция. На самом деле это была огромная станция с уже формирующимся пролетариатом — более сплоченным и четко оформленным, чем в Томске. С хорошо работающей, несколько раз разгромленной, но постоянно возрождающейся Обской группой РСДРП, которая вела революционную работу. В Новониколаевске Алексей Гастев пропал — в течение трех лет находился на подпольной работе под фамилией Васильев».
В этот промежуток времени Алексей Гастев много пишет — стихотворения в прозе, версэ. Публикует свой утопический «Экспресс» в красноярском журнале «Сибирские записки» под псевдонимом И. Дозоров.
«Зимой в Гижигинске собирается знать с платформ и занимается полярной охотой и спортом. Теперь у спортсменов нет высшего удовольствия, как гоняться на оленях, собаках, моторных санях по северной тундре и занесенному снегом океану. Летом в Гижигинске собирается цвет буржуазного общества для лечения в горячих источниках. И как-то не по вкусу пришлось королям золота, когда союз сибирских печатников построил в Гижигинске дом для своих членов — больных туберкулезом...» (из рассказа «Экспресс. Сибирская фантазия»)
Увы, Гижигинск «городом буржуазной неги», этаким камчатским Куршавелем, так и не стал. Более того, в 1920-х вообще исчез с карты советской России. Так и не появился на карте Беринг — город, живущий под лозунгами «К полюсу!» и «В Америку!». И не был построен морской тоннель от Беринга в Аляску. В фантазии Гастева за это чудо инженерной мысли было заплачено невероятным по тем временам количеством жертв — полтысячи человек погибли от холодов, еще полторы тысячи сгинули во время морских работ. Эта «победа индустрии» заставила рабочий класс одеться в траур. Но остановить движение вперед не могло уже ничто, считал за полтора года до великого социалистического переворота автор.
«В революцию 1917 года Алексей Гастев вернулся из Новосибирска обратно в центр, — говорит Татьяна Назаренко. — Но в 1919 году судьба опять его сводит с Сибирью. Его отправляют в тот же самый Новониколаевск, и он возглавляет уголовный розыск. Универсальность этих людей — она меня восхищает. Правда, возглавляет он УгРо недолго, потом уходит на другую работу — вместе с Александром Богдановым они стояли у основания агитпропа, профсоюзного движения и т.д. Все дальше и больше этот человек подчиняет свои интересы главной задаче...
...Дело в том, что сразу стало понятно: с такой экономической базой, которая была в царской России, страна неконкурентоспособна. И Гастев сосредотачивает свои мысли на том, как повысить производительность труда и как воспитать работника нового типа».
В 1921 году Алексей Гастев стал создателем Центрального института труда. Он был бессменным замом Валериана Куйбышева, председателя Совета по научной организации труда, пока в 1926 году сам не стал председателем СОВНОТа. Разработанные Гастевым листовки — как правильно организовать свой труд — в свое время висели повсюду: начиная от станков слесарей на заводах, заканчивая кабинетами наркомов. Принципы, которые он в них описывал, базируются исключительно на психологии и физиологии человека — а эти факторы от идеологии не зависят. Всего было 16 правил. К которым рано или поздно приходил любой человек, желавший эффективно работать. А именно, если обобщить:
А) Порядок на рабочем месте. Без него люди слишком много времени тратят на поиск нужного инструмента, бумаги и т.д. Поэтому лучше потратить 10-15 минут в начале или в конце работы на наведение порядка, чем потом неэффективно работать весь день.
Б) Принимаясь за работу, человек должен четко понимать, что он собирается делать. Если объем работ велик, то нужно составить план, наметить основные вехи и хотя бы первый этап продумать во всех деталях.
В) Организация труда и отдыха. Алексей Гастев отлично понимал, что на монотонной работе человек быстро устает. Необходимо регулярно менять род деятельности — чередовать сложные и легкие задачи. Обязательно нужно делать перерывы. При этом Гастев призывал бороться с дурной привычкой курить, пить чай и устраивать перекусы на рабочем месте. Это не только захламляет рабочее место, но и делает отдых менее эффективным.
Г) Работа не должна опротиветь работнику. Для этого человек должен соблюдать гарантированный Конституцией 8-часовой рабочий день.
Д) При достижении значимого результата надо прежде эмоционально остыть, а потом уже публично возвещать об этом. В противном случае есть риск стать зависимым от побед. Если же, напротив, работа не ладится, то надо сделать паузу и заняться чем-то другим. А потом вернуться и методично начать с самого начала.
Алексей Гастев был уверен, что, соблюдая эти нехитрые правила, каждый рабочий был способен стабильно выдавать хорошие результаты.
«В своей статье «Почему немец работает лучше русского» Алексей Гастев объясняет, что русский — это человек с земледельческим сознанием, — говорит Татьяна Назаренко. — Который привык в определенные сезоны работать до упора. Иначе останешься без урожая. А потом — мы же не железные — приходит истощение сил и физических, и моральных, наступает прострация и вынужденное снижение работоспособности. А вот неспешная механическая работа оказывается результативнее. Дело в том, что организация промышленных рабочих в Западной Европе выросла не из земледелия — там уже в средние века города были более развитые. И в них складывалась цеховая культура...
...А цех — это не только объединение по профессиональному признаку, но еще и соблюдение некоторых норм. Цеху было невыгодно, когда кто-то становился богаче остальных, поэтому вводились правила — одновременно начинать работу, одновременно заканчивать. Был единственный способ заработать больше — так организовать свой труд, чтобы в отведенное время выработать больше продукции».
«Сталь-город» – главный форт сибирской индустрии. Вечереет, и он встречает экспресс миллионом огней, то красных, что рвутся из окон тяжелой металлургии, то снежно-белых, как день, ровно идущих от механических заводов... Заводы идут правильными рядами корпусов, кочегарки вытянулись прямыми линиями, – это тысяча горящих бронированных сердец «Сталь-города», черные гиганты-трубы угрожают самому небу. Частные здания идут квадратными кварталами: их плоские крыши соединены в одну площадь и образуют роскошный зеленый сад...» (из рассказа «Экспресс. Сибирская фантазия»)
Главным форпостом сибирской индустрии, «Сталь-городом», по мнению Алексея Гастева, должен был стать Новосибирск. В своих предсказаниях по карте Гастев промахнулся буквально на пару сантиметров — описания из его фантазии позже почти идеально подходили Новокузнецку (с 1931 года — Сталинску). Который не только стал центром металлургической промышленности, но и прошел через архитектурные эксперименты конструктивистов 1920-30-х годов.
«Дом должен был стать участником процесса социалистического воспитания и формировать новую личность, — говорит Татьяна Назаренко. — И эту идею, пожалуй, российские братья Веснины воплощали наиболее полно. Для Соцгорода Новокузнецка они спроектировали дом-коммуну — внешне обычная четырехэтажка. Первый этаж полностью посвящен бытовой части — прачечные, столовые. На втором и третьем этаже — общежития. Семья — она вроде бы личность ущемляет: надо считаться, подстраиваться под другого человека, а вдруг этот человек еще и отсталый? И пары в доме-коммуне складываются по типу гостевого брака. Встречи происходят на специальной территории. А вообще мужчины и женщины живут на разных этажах. В малюсеньких «пеналах», где можно только спать....
...Остальную же часть жизни люди проводят в просторных рекреациях: на верхнем этаже оборудованы спортзалы, библиотеки, дом культуры. И, наконец, крыша. Это, пожалуй, самое восхитительное, до чего могли додуматься в доме-коммуне — крыша сделана под сад. С высокой оградой, чтобы уберечь детей от падения, пока родители духовно развиваются».
Но подобные эксперименты оказались слишком смелыми даже для молодой советской страны, и конструктивизм быстро сошел на нет. Остались отдельные объекты. В том же Новокузнецке, замечала Татьяна Назаренко, может встретиться невзрачный детский сад. Который, если на него посмотреть сверху, похож на самолет. Почему у него главный вид сверху? Ответ в фантастике тех лет. Ее авторы верили, что недолго осталось ходить трудящимся по бренной земле — скоро у всех будут собственные летательные средства, и потому город сверху должен быть так же прекрасен, как и снизу.
«Жизнь мелькает. Люди входят и выходят, умирают и родятся, расцветает, отцветает весна, гибнут и снова воскресают надежды. Светлый экспресс летит. Его дорога бесконечна, но и бесстрашие его безгранично. Порой он рушится с мостов в воду на всем ходу. Стоны, крики, смерти... Но снова из глубин бешено вырывается неугомонный поезд, дышит пламенем, поет сталью, колотит и режет камни, врывается прямо в утесы, сверлит их грудью...» (из рассказа «Экспресс. Сибирская фантазия»)
Алексей Гастев был арестован 8 сентября 1938 года. Его, бывшего председателя Всесоюзного комитета по стандартизации, кавалера ордена Трудового Красного Знамени (вручен «за исключительную энергию и преданность делу»), обвинили в троцкистском уклоне. И 15 апреля 1939 года расстреляли.
«Как литератор Гастев перестает реализовываться где-то в 1920 году, — говорит Татьяна Назаренко. — А между тем он был очень неплохим поэтом. Он использовал своеобразную форму — версэ. Это ритмическая проза, записанная короткими фразами, как стихотворение. Он писал о том, как он видел этот мир, о борьбе, о неизбежности жертв, и этот мир у него очень четкий, продуманный и дисциплинированный. Иногда бывает, что ты умом осознаешь какое-то событие, но совершенно не можешь его эмоционально прочувствовать. Как могло случиться, например, что цивилизованные немцы допустили, что Гитлер пришел к власти совершенно законным путем? А читаешь Ремарка, и вот оно! Маленький эпизод, и ты понимаешь, что было такое отчаяние и безразличие ко всему на свете, что любому дьяволу готов душу продать, чтобы он только вытащил тебя из этого кризиса. И вот с Россией мне было непонятно...
...Кадровые большевики, с дореволюционным стажем, со своим мнением — люди сильные, самостоятельные, умеющие принимать решения быстро. Почему в 1937-1939 годах они буквально, как бараны на бойню, пошли под репрессии? Но, читая гастевские дореволюционные стихи, я вдруг поняла. Тема неизбежности жертв, жертвенности ради общего дела — она у него очень хорошо выражена. И если человек с таким настроем живет, то, скорее всего, он воспримет репрессии как жертву — надо подчиниться партийной дисциплине...»
На подготовленной в том числе и Алексеем Гастевым почве пышно расцвела советская фантастика 1920-30 годов. Ее читают до сих пор, может, даже не осознавая, насколько она стара — «Голова профессора Доуэля», «Человек-амфибия», «Гиперболоид инженера Гарина». Первым из этой серии принято считать «Аэлиту», опубликованную в 1923 году. На самом деле роман Алексея Толстого вышел тремя месяцами позже другого фантастического произведения — «Страны Гонгури» сибиряка Вивиана Итина (несмотря на все заслуги перед советским отечеством его — писателя, журналиста, участника географических экспедиций — как и Алексея Гастева, обвинили в несуществующем предательстве и расстреляли в 1938 году).
Вивиан Итин задумал «Страну Гонгури» на втором году Первой мировой как антивоенный роман. Человек из прогрессивного будущего случайно видит, как живет человечество в 1916 году, и его высокоорганизованная душа творящегося свинства не выносит — он сходит с ума. Но опубликовать сразу свой роман Итин не смог. А потом началась гражданская война. Возникла новая реальность. И в 1922 году Вивиан Итин свой роман переделывает.
«Он вводит в книгу обрамляющий сюжет, — говорит Татьяна Назаренко. — Молодой человек, революционер, фантаст, утопист с очень бурной, хотя и очень короткой жизнью, сидит в камере и ждет расстрела. С ним сидит его друг по партизанскому отряду — старый доктор, либерал. Он очень привязан к этому молодому человеку Гелию, потому что видит перед собой художника высшей пробы. И он понимает, что сейчас произойдет трагедия. Потому что инженерные открытия — они рано или поздно будут открыты. Но то, что в состоянии создать художник, оно может быть создано только им. Вот сейчас убьют этого Гелия, и его поэмы, фантазии, они уже никогда и никем не будут воплощены. И чтобы скоротать ночь перед расстрелом, он предлагает Гелию эксперимент: я тебя погружаю в гипнотический сон, ты видишь свою страну, о которой ты всю жизнь свою короткую грезил, а потом ты, надеюсь, успеешь мне рассказать, что там происходит...
...И до утра парень видит в гипнотическом сне это совершенное будущее, видит глазами уже того мира наш мир, рассказывает. А на заре уходит навстречу солнцу — на расстрел. И первоначальный антивоенный памфлет в таком обрамлении становится совершенной бомбой. Это действительно потрясающая вещь!»
Сейчас можно сколько угодно издеваться по поводу «картонности» персонажей и отсутствия ярких сюжетных коллизий в опытах первых советских фантастов — у них была задача другая, считает Татьяна Назаренко. А именно: показать мощь человеческого технического мышления. Герой здесь только рупор, рассказывающий о том или ином гениальном изобретении. И то, что потом выродилось в шаблон, на первых порах было смелым и прогрессивным экспериментом. Ну, а в атмосферу того научного авантюризма можно время от времени окунаться и сегодня — на выставках, подобных приехавшей из Красноярска «Экспресс-Панораме».
