Байкальская школа 2. Что имеем – сохраним?

Этой публикацией в музейном Блоге я начинаю серию постов, которые помогут мне осмыслить информацию, полученную на XI Байкальской международной школе социологических исследований «Рабочие языки памяти». А наши многоуважаемые читатели получат возможность, пусть и в преломлении через мою субъективную точку зрения, познакомиться с работой Школы. Надеюсь, это будет интересно и полезно.

Еще в ХХ веке в области гуманитарных наук произошло серьезное изменение. Раньше в поле зрения исследователя (историка, искусствоведа и т.д.) попадали люди и события выдающиеся, а объекты культурного наследия – несерийные. То есть право на память (бессмертие), охрану и изучение получало только нечто из ряда вон выходящее.

Это не удивительно – ведь в сословном обществе право на волю, решение, память и т.д. имела только элита общества. Остальные (кстати – кормильцы элиты, реализаторы их воли, создатели выдающихся шедевров) - «безмолвствующее большинство», исполнители, почва, на которой растет история. Сохранению (в памяти или физически) подлежало только уникальное. Слова: «Это типовой проект!» прозвучали как смертный приговор для многих памятников архитектуры; «Это  не оригинально», - для произведений искусства и «Это типичное, сохраняем три процента, хватит для понимания тенденций, остальное списываем!» - для архивных источников.

ХХ век – время тотальной демократизации. Сословия уничтожены, уже не на словах, а на деле. Любой человек получает равные права на самореализацию (про возможности я не говорю, здесь равенство, полагаю, все же фикция). И вслед за этим интерес исследователя обращается к массам и повседневности. Каждый человек получает шанс на бессмертие в памяти людской, и каждая деталь повседневной жизни – статус важной. Отсюда – страх потерять что-либо. Если ранее снос бараков и хрущевок воспринимался как благо и расчистка места для нового, то сейчас – как уничтожение целого пласта истории. В архивах сидят сотни потомков крестьян, которые ищут свои родословные и  возмущаются – почему не сохранились документы об их предках? Дела  по соседней деревне – в наличии, а их – нет! (Потому что папке соседей посчастливилось попасть в те самые 3%, а о том, что крестьянские правнуки будут составлять  свои родословные  в те времена никто и подумать не мог). Наивное искусство выставляется в престижных выставочных залах. А интернет-платформы делают возможным каждому человеку публично выражать свое мнение и быть услышанным сотнями тысяч, а то и  миллионами.

Но у этой демократизации есть и свои последствия. Во-первых, для реальности, потому что сохранение всего – это еще и отсутствие места для нового. Хочешь не хочешь, надо размышлять, а что именно стоит все же сохранить, и как сохранить? Законсервировать в его относительной первозданности, разрешить меняться под требования современности, придать вид нового и щеголеватого или сохранить патину времени? Во-вторых, если мы сохраняем типичное и повседневное (а этого по определению много), как не утонуть в обилии деталей? Требуется систематизация этого культурного наследия и его осмысление и изучение. Потому, что если мы сохраняем, то этим надо пользоваться. А не превращать нашу память в подобие дома достопамятного господина Плюшкина, который мало того что не пользовался своими сокровищами, но полагаю – при желании воспользоваться не смог отыскать в ворохе накопленного нужного.

Наш проект «Сибиряки вольные и невольные» - тоже отражает вышеназванную тенденцию в гуманитарных науках. Я как куратор проекта давно поняла – самые интересные и яркие интервью начинаются со слов: «Да что мне рассказывать, я даже и не знаю, моя семья – самая обыкновенная!»

Сейчас в проекте собрано 230 материалов личного происхождения – интервью, автобиографии, исследования, истории малой родины, рассказанные через личный опыт, краткие справки. Добавьте 75 публикации документов из архивов, научно-популярные и научные работы – и вы поймете, что одна из насущных задач проекта (при условии, что мы намерены развиваться, а не превращаться в господина Плюшкина), это систематизация и обработка собранного материала.

Но как?!

Мой визит на Школу социологических исследований ставил целью найти ответ на этот вопрос. По счастью, я там была не одна, задающаяся этим вопросом, так что программа Школы, ищущей «Рабочие (я бы сказала - работающие) языки памяти» так или иначе постоянно возвращалась к решению обозначенной проблемы.

Пути были разные.

В следующих постах я расскажу о  нескольких эпизодах школы, которые наиболее запомнились.