Версия для слабовидящих АА
Время работы: 10:00 – 18:00
Вторник – воскресенье
Понедельник — выходной
Рассказ «Лупчиха» – часть повести «Летопись судеб людских», написанной по мотивам семейных воспоминаний. Автор – Нина Ивановна Габдрахманова, участник литературно-творческого содружества «Алексеевская заимка» (Зырянский район).[1]
О том, насколько следует доверять семейным преданиям и устным свидетельствам очевидцев, историки ожесточённо спорят. Действительно, свидетельства такого рода, как правило, записываются спустя много лет, и события искажаются не только под влиянием субъективного и эмоционально окрашенного отношения к произошедшему, но и в результате того, что что-то из произошедшего забывается, а память услужливо подсказывает «детали», навеянные образами пропаганды, художественной литературы и кинематографа. Тем не менее, некоторые достоверные факты из устных свидетельств можно почерпнуть. Следует отметить, что решение Нины Ивановны рассказать историю в виде художественного текста видится нам честным и продуманным решением.
Отслеживая на протяжении более чем полугода события 1920 года, отражённые в газетных статьях, исследованиях историков, художественных образах, наши уважаемые читатели могут сами судить, насколько типичным были описанные в рассказе события, и обнаружить исторические неточности.
Сюжетом выбранного рассказа послужило семейное предание о временах крестьянских восстаний в Сибири 1920 года.
…Начались смутные времена, шла революция. Брат на брата, сын на отца доносы строчили. Утром – красные, а вечером – белые делили власть. Сильно лютовал атаман Лубков.[2]
Шло время, Анна, дочка Евдокима, подрастала, стала старикам помощницей. Рано пошла в батрачки – часто брали в няньки водиться с детьми. Детей Анна любила, по дому могла помочь, нехитрую снедь приготовить, баньку истопить, в огороде прополоть, полить, когда женщины были на полях или покосе. Дома сидеть некогда было: забот, хлопот хватало, а за работу Анне кто кринку молока даст, кто краюху хлеба, а кто –каши миску. Так внучка кормила дедушку с бабушкой. Постарше стала, тогда нанималась жито жать, серпом она владела отменно. Снопы вязала да в суслоны ставила. Однажды Аня жала рожь у Аверьяна Савельева. Вдруг, слышит она лошадиный топот. Спрятаться не успела. Налетел отряд Лубкова, как вороны. Обступили вокруг, гарцуют на конях, пьяные, ржут, как жеребцы стоялые. Анна испугалась, ничто не предвещало хорошего исхода. «Ну что, сучка краснопузая, есть у вас в селе красные? – кричал Лубков. – Есть партийная ячейка? Кто парторг?». Аня молчала, сжавшись в комок, только плакала. «Изнасиловать! Поди ещё не тронутая», – приказал Лубков. Никто не сдвинулся с места. Вперёд вышел пожилой мужчина, поднял руку вверх и молвил: «Не троньте девчонку, она круглая сирота, это дочь моего друга Евдокима, которого заломал медведь». «Задрать подол да всыпать ей, как надо!» – приказал Лубков и первый ударил Анну нагайкой по спине. Другие последовали за атаманом. Лупили Анну без жалости, с остервенением, как будто хотели выместить всю злость. Потом Лубков спрыгнул с коня, отвязал верёвку от седла и, связав Анне руки, привязал верёвку обратно. Запрыгнул в седло и погнал лошадь во весь опор. Аня волочилась за лошадью и молила Бога, чтобы копыто лошади не попало в голову или лицо. Всё тот же друг её отца догнал лошадь Лубкова и саблей перерубил верёвку. Так пришло спасение. Всё тело Анны горело огнём, кофточка была мокрая от крови, юбка вся порвалась. Всадники проскакали мимо в сторону села. В это самое время старики Кулаковы правили стожок сена. Намедни был сильный ветер и разворошил его. Старик Николай и Прасковья заделали верхушку, положили таловую притужину. Дед Николай взял с головы у бабки платок и завязал морду своему коню – не дай Бог почует лошадей и заржёт, тогда и им несдобровать. Старики видели всё, что белогвардейцы сотворили с Аней: «Бедная девочка, чтобы им, злодеям, пусто было!» – причитала Прасковья. Когда осела пыль на дороге, старики засобирались домой. Положили Анну на телегу, прикрыли свежескошенной травой. Боязно было везти Аню в деревню, ведь туда поскакал весь отряд. До дома доехали благополучно, никого не повстречали. В огороде стоял большой зарод сена, спрятали Аню туда. А в деревне – переполох. Лубковцы застрелили нового парторга Фёдорова Дениса, у него осталось трое детей: Вера, Катя и Андрей, да молодая жена – хохлушка Марья Семёновна. Дениса арестовали, привезли в берёзовую рощу, что за магазином, заставили снять сапоги, а сам Лубков выстрелил Денису в затылок. Три дня пролежал Денис в роще, стояла охрана, не разрешая забрать тело для погребения. Неделю гулял Лубков с отрядом в деревне. Ходили по дворам, саблями рубили головы курам, хозяек заставляли ощипывать, потрошить, потом на костре жарили, пили самогон и ели. Резали овец, телят, в общем, чинили беспорядок. Насиловали девушек. Обрюхатят девку, заберут с собой, а потом где-нибудь бросят. Некоторые из них возвращались в деревню с ребёнком на руках, а многие пропадали без следа. Когда отряд белогвардейцев уехал из села, старики Кулаковы начали выхаживать Анну. Истопили баню, помыли её. Прасковья напарила череды, дед сварил мази. У Ани вся спина загноилась. Рубцы от нагаек почернели, кожа нарастала плохо. Смазали живичной мазью. Дед Николай рецепт знал ещё с курской земли. Брал стакан топлёного сливочного масла, стакан воску, стакан сосновой смолы. Всё смешивал, варил на медленном огне 5–10 минут. Всё. Живичная мазь готова. Этой мазью мазали Ане спину, прикрывали холстиной, надевали станинку (сорочку). Когда Аня немного выздоровела, смогла ходить, в народе её стали называть «Лупчихой».
__________________________________
[1] Руководитель содружества – Моторина Людмила Леонидовна. Редактор повести – Ситникова Валентина Ивановна. Полностью прочитать повесть можно на сайте проекта «Сибиряки вольные и невольные».
[2] Пётр Лубков (1883–1921), командир партизанского отряда, воевавший сначала на стороне красных, а потом из-за разногласий с политикой большевиков в отношении крестьянства, выступавший против Советской власти. Автор называет его белогвардейцем и колчаковцем в соответствии с теми рассказами, которые слышала от старших в детстве. В обыденных исторических представлениях советских людей любой противник красных автоматически считался белым.
